Скороварка ворвалась в кухню нашей лефортовской общаги с приездом к Сане из Новосибирска кривоногой одноклассницы Ирки.

Общага Бауманки называлась лефортовской в честь расположенной напротив неё одноимённой тюрьмы, а Иркины ноги сферически загнулись от безответной любви к самому заядлому преферансисту богемно-общажной жизни. Сероглазый, бледный и развязный Сашка обладал холёными манерами безнадёжного лимитчика, что на фоне беспробудно пьющих товарищей позволяло ему абсолютно безо всяких усилий окучивать мечтательных студенток.

Девушки Саню кормили, баловали, хронически делали от него аборты и всё ему прощали. Особенно после того, как даже горделивая бакинка Зарема из 506-ой комнаты променяла на него свою первую идеальную любовь: дородного красавца москвича из чрезмерно благоустроенной семьи.

Подкармливаемая земляками, Земка не только кардинально меняла свою внешность и гардеробчик, но и ночами напролёт тушила для любимого Санечки домашнюю баклажанную икру, выпаривала на бараньих костях долму, раскачиваясь на высоченных каблучищах своими вызревшими, каспийскими прелестями. Сашка поначалу даже принялся чистить зубы. Но вскоре обнаглел и окабанел окончательно, инфантильно бродя по женской территории общаги в набитом окурками, цветастом туркменском халате с азербайджанского плеча.

Знатоки-второгодники пивного факультета поговаривали, что Саня был слишком подающим надежды математиком лишь до тех пор, пока его прохладных и гибких, как змейки, пальцев не коснулась первая карточная дама. Схлестнувшись с ним в карты, даже самые аферистичные корифеи понаделали долгов, которые он, кстати, никогда не требовал, за исключением безотказного правила снабжения сигаретами. Окутанный виртуозными колечками дыма, мраморно-бледный Санёк ставил рекорды по бессоннице и беспорядочному образу жизни, легко пробегая по самым сложным зачётам и экзаменам, как голодный клоп по пружинам железных студенческих коек.

Поначалу заинтригованная новосибирским самородком и его пристально-просчитывающим каждого взглядом, я вскоре натянула по самые уши скальп равнодушия, интуитивно развенчав его напыщенный образ тривиального эгоиста.

Однако мы с Саньком друг другу напряжённо симпатизировали, иронично сплочённые остолбеневшим недоумением ко всему происходящему на нашей навороченной планете, как-то поедание невыключенных лампочек или игру на пианино с одной клавишей.

Появление на арене общежития бесцветной Ирки всеми, кроме Заремы, было встречено бесконечным безразличием. Подумаешь, какой-то недолепленный комок из искривлённых ножек, прыщавого личика и неправильно-посаженных глазиков шустро сновал в обнимку с реактивной скороваркой от раковины к плите и далее по коридору вниз по лестнице в 202-ю Сашкину комнату. Раскидав дружков по приятелям, Сашка напропалую пользовал хлебосольную землячку на своей территории.

-Кривое никогда не станет прямым - приговаривал Саня по-сталински, угощая Иркиными борщами любого приблудного.

Чернобровая Зарема ржавела от ревности и сжигала кубометры колдовских свечек, проклиная всех, кто общался с Иркой.

Та, двужильная, в отличие от Земки-Заремки, не пыталась заклинить любимого на себе, а обкармливала, обстирывала, обглаживала всех запущенных друзей и спустя некоторое время стала незаменимой и нужной половине общаги.

Теперь Сашка метал пульку, будучи сытым, наглаженным, отскобленным, и впервые в жизни слегка порозовевшим.

Так чередовалось месяцами. Улетала Ирка, Санёк царапался в 506-ю к долме-баклажанам-таджикскому халату, а Зарема стриглась под коня и трясла тёткиными подвесками.. бленц, бленц, бленц... потом вкатывалась Ирка-скороварка-борщи...буль, буль, буль.

Пока обе не забеременели от Сашки наследницами пиковой дамы.

Тут и дипломный курс подоспел, плюс время холодное-преголодное: на прилавках статуя свободы консервированной кильке, да замороженные головы пожилой трески,а в витринах небоскрёбы из майонезно-горчичных банок.

Жили мы в общаге без обжорств, поэтому настырные выпускники сразу спешили в космонавты, не подозревая, что в момент первой же удачной посадки от расширения кобчика лопается мочевой пузырь, в невесомый зад вживляются верблюжьи колючки, а сытные питательные тюбики с акульими паштетами заменит лишь эвкалиптовая зубная паста и дамский крем для усов. Однако позитивным сдвигом просроченныx межконтинентальных залётов является именно синхронный запуск сексуального обжорства спутницы-супруги космонавта, удачно заземляемый тут же, в капсулохайтэхоборудованной комнате отдыха с кураторами центра управления полётом.

Если на женской кухне варился ароматный куриный супчик, то кто-то другой, с мужской зоны, шёл на запах и отвлекал хозяйку, а кто-то третий, улучив момент, выдирал прямо из кипятка левую куриную ножку, чтобы кто-то следующий -правую, плюс некто невидимый- крылышки, в результате зазевавшейся хозяйке доставалась лишь переваренная пупырчатая попка, да откукарекавшаяся мосластая шейка.

Из-за этой голодной приметы, в преддверии диплома, каждая комната женского этажа обзавелась мощной, бройлерно-убойной скороваркой.

В 505-ой комнате нас проживало четыре полу-девицы, а значит вдоль каждой из продольных стен притаились по 2 пружинные полати.

Первая, по ходу часовой стрелки, железная скрипучка принадлежала мужеподобной Надьке из подмосковного Ступино. Каждый вечер, намазав булочку за 3 копейки стекающим на заусенцы майонезом, Надька покрывала её толстенным слоем любительской колбасы, украшенной перламутровыми зрачками жира, и зверски пожирала резкими рывками. Колбаса продиралась между передними зубами, как сквозь мясорубку, и майонез гноем скапливался в уголках неугомонного рта. Кроме невынимаемой в процессе еды "памирины", Надька прочно не выговаривала буквы "Р","Л" и "Ц".

Плюсами уроженки Ступино была нежадность, нестервозность и составление отгадываний к научным кроссвордам с лютым выражением на лице.

Вторая кровать принадлежала Галке из Магнитогорска. У неё был острый гастрит, хронический гайморит, врождённая куриная слепота и прободное сучье вымя.

Именно она спасала мои курсовые в последнюю секунду, подобострастно питаясь неразделённой лесбийской любовью.

На койке номер три корчилась всепорочной бессонницей моя грудастая тушка.

Последнее, у самой двери, пружинное ложе принадлежало томной, волоокой Оленьке из Днепропетровска, умной, фигуристой и жадной. Так как её скрипучая подстилка располагалась ближе всего к двери, к Оленьке ночами по пятницам прокрадывался невыносимо кучерявый жених-еврей.

Сначала они лежали тихо и шептались, потом Ольга начинала сопеть,ей вдогонку сопел еврей, затем они сопели вместе, наконец, Оленька делала глубокий-преглубокий вздох опытной утопленницы, и, в затянувшемся финале этой оратории, в спёртой, прокуренной тишине перенаселённой комнаты раздавался трёхминутный оргазменный писк её избранника с постоянной московской пропиской.

В те дни, когда непослушного еврея выпасали дотошные родители, Оленька хрустела во тьме неколотыми орехами или головками молодого чеснока, которые доставала ночью под кроватью из заныканной от нас, её же товарок, деревенской посылки.

Справедливо будет наградить победным плевком блатных москвичей, поголовно вышедших из-под Мытищ , за высокомерное отношение к иногородним студентам, приведшее впоследствии к повальному заселению Кремлёвской общаги изворотливыми лимитчиками, хе-хе...

Итак, тема моего диплома называлась "Боевой танковый прицел".

Осмелюсь признаться, что улепетнула я в столичный вуз от карательного надзора маманьки-учительницы, чтобы тут же безоговорочно нырнуть на самое дно богемной жизни сугубо технического общепита. И если, в начале обучения, с горем пополам забавляясь теоремою Фуко, то на третьем курсе, с введением специальных предметов типа физической оптики - с одной семиэтажной формулой на всю доску, я мигом просекла роковую ошибку в выборе профессии и шулерски проныривала сквозь экзамены с помощью филигранно изготовленных шпаргалок.

Возврат к мамане через отчисление был страшнее неоперабельного разворота прямой кишки.

Жизнь в нафаршированной клопами, мышами, тараканами и мокрицами общаге приобретала просто таки вулканический накал. Половина пятого этажа шестиэтажного раздолбанного здания принадлежала далеко не самой, в местном разливе, красивой половине человечества.

Львиная доля прыщавых, косорылых и всеми недовольных чертёжниц заслуживала льготное право разогревать колченогие табуретки в нескончаемых конструкторских бюро с целью размещения несметного полчища старых дев.

-Ух, какой гудок наела!!-вот сакраментальная фраза пенсионного слесаря, а.к.а. единственного мужчины такой переспелой царицы.

Как белая ворона выделялась я среди сокурсниц своими замшевыми мини-юбками, курками выпирающих сосков и зашкаливающими гормональными фенями.

-Тань, трояк не займёшь до стипендии, жрать нечего... сразу же отдам.

-Есть, но не дам.

И аж волосы на Х-образных ногах вьются от бешенства, что её никто за танго не мацает.

Из шести, отведённых на дипломную работу месяцев, неотвратимо приближался последний, и я фригидно пыталась начать отдаваться ненавистному черчению.

Ночью снилась разъярённая педсоветами маман, почему-то в папикином лётном комбинезоне, с пачкой тетрадок салатового цвета подмышкой и тонким ремнём в нерасжатых пальцах:

-Завалила таки диплом ??? Ну всё, доигралась... никуда не пойдёшь, мой полы и пиши дальним родственникам бодрые письма. Сначала в Омск, потом в Томск..

Когда до сдачи диплома осталось недели две, пришлось опробовать девственную скороварку.

Закинула в неё пару костей-бульонок, залила водой и, не одолев инструкции по применению, закрутила шайбы массивной крышки.

Забылась-задумалась о чём-то о своём... порочном. . побрела вон из усыпанной вспотевшим мусором кухни... прошла умывальную с клумбами замоченных в цинковых тазиках ссаными колготками, развернулась назад у грядки с кишащими по периметрам унитазов червячками. Машинально тупо, что так мне характерно, решила снять пену с бульона и резко подняла крышку, находящуюся под давлением в 6 атмосфер.

Одновременно с вмятинами в потолке от удара сахарных костей, мою грудную клетку лизанул кипятком огнедышащий дьявол.

В шоке, содрав пёструю синтетическую маечку вместе с кожей, я увидела, как на моих сисях пульсируют веточки оголённых венок, а ороговевшие пузыри мертвеющей кожи сползают к основанию рёбер.

Боль слепо погнала меня вдоль длинного коридора в надежде охладить сквозняком обваренную мякоть.

Навстречу семенила Ирка с кошелкой покрытых комьями земли овощей.

Ахнула, заметалась, заскулила, подняла панику, вызвала скорую.

Сбежались, со страниц Чехова ненавистные мне, кровожадные зеваки и пригвоздили смертельными советами:

-Засыпай рану содой!!

-Смажь кожицу вазелином!!

Головорезы скорой помощи ввалились нетрезвыми через полтора часа

Общага же место недоходное..

-Что, студентики, опять что-то не то сожрали??

Всё время ожидания скорой помощи я дрыгала от боли полусогнутыми ногами на кровати в Сашкиной комнате, распахнутая дверь которой трещала под напором возбужденных бауманцев.

- Вика из 505-ой заживо сварилась!!

-Викачка! Тебе больно?? Молчит... наверное уснула..

-Может, пульку распишем?-сориентировал зевак неуёмный Саня.

К машине скорой меня, онемевшую, выносили на руках.

В Склифе безразличная скорняжка по- живому посдирала пинцетом лоскуты ороговевшей кожи и нахлобучила на меня военный стеганый бушлат мощного размера с завязками на спине

-Через месяц, если кожа нарастёт, снимем. В транспорте в час пик не ездить, ни к чему не прислоняться, спать только на спине, туловище не наклонять.

-А как же диплом, мне же 6 листов чертить!!

-Будешь вопросы задавать, студенточка, вообще всю кожу с задницы срежем и на декольте пересадим. Свободна! Езжай в свою общагу! Следующий!

Диплом чертить Сашка вызвался гордо и безоговорочно.

-Пятёрку не обещаю, но четвёрка гарантирована, только оттарабанишь наизусть пару абзацев и указкой тыцай строго по нумерации.

-Мне бы трояк, только трояк, лишь бы трояк..

-Сказал четвёрка, значит четвёрка. Я меньше не умею. .

Боль пытала раскаленными иголками в особенности по ночам и, казалось, что она только нарастает и нарастает, но никогда и никуда не исчезнет.

Я лежала на спине, в бушлате, и обречённо стонала, а рядом, при свете настольной лампы, в панцире из столбового дыма, чертыхался над чертежами неунывающий Саня.

-Опыт и мастерство не пропадает - цитировал тирана сибиряк-самородок.

В просторном зале дипломной комиссии за составленными буквой "П" столами расселись четыре профессора и шестёрка услужливых кандидатов наук.

Я, в бинтах и фронтовом бушлате, промаршировала деревянной походкой прямиком к кульману с чертежами.

Тишина гробовая.

Беру указку, тычу в испещрённый нераспознанными линиями-паутинками ватманский лист.

-Боевой танковый прицел. -

И провал. Забыла текст и контужено уставилась на членов комиссии.

По профессорской малине пронёсся шероховатый шепот:

-Что Э Т О??

И тут я начинаю визуально понимать, что стоит у кульмана напротив экзаменационной комиссии не привычная для улетевших одуванчиков семейства Ландау, законопослушная наследница гарема старых дев, а курносая, безбашенная блодинка в бронетанковом бушлате, с наглючим взглядом и басит грудным, замогильным голосом:

-Б О Е В О Й ТА Н К О В Ы Й П Р И Ц Е Л-

В глубине столов буквой "П" вновь послышались какие-то шорканья, затем тихий старческий голос взмолился:

-Девушка, вас ч е т в ё р к а устроит??

Ошпаренный мозг выцепил одну, заветную мечту:

-Нееет... Мне бы ТРОЯК...

-Хорошо. Идите, п о ж а л у й с т а.

-Тройка -ВАША.

Впервые в жизни Саня проиграл.